«Пространство сопротивляется нам не потому, что оно чужое, а потому, что оно требует уважения к своей структуре и истории.»
— Ричард Сеннет
Нет, это не история о том, как жить на улице, слава Богу. Но всё же история о пространстве — о его правилах, о том, как в нём существовать, если оно не твоё.
Осенью я оказалась во Франции без жилья. Приехав на учёбу, я должна была снять комнату, но всё затянулось: бумажная волокита, банковские счета, гарантии. К сентябрю я уже искала жильё в течении двух месяцев.
Когда у тебя нет фиксированного адреса, именно зубная щётка становится твоим единственным якорем. Ты ставишь её на очередной полке — иногда среди идеально выстроенных рядов косметики, как у Рыжей, иногда в пустоте, которой дышит квартира Высокой и Гимнастки.
Я думала, что всё решится за пару дней. Немного пожить у подруги, подписанный контракт, и вот у меня своя комната, возвращение к нормальной жизни. Но эта нормальная жизнь не торопилась: вместо неё — два месяца на полу, три квартиры, три разных мира. И чемодан, который становится твоим домом.
В этом тексте — не только истории о ночёвках и чемоданах, но и размышления о том, как мы существуем в пространстве. Что значит — чувствовать себя дома?
Осенью я оказалась во Франции без жилья. Приехав на учёбу, я должна была снять комнату, но всё затянулось: бумажная волокита, банковские счета, гарантии. К сентябрю я уже искала жильё в течении двух месяцев.
Когда у тебя нет фиксированного адреса, именно зубная щётка становится твоим единственным якорем. Ты ставишь её на очередной полке — иногда среди идеально выстроенных рядов косметики, как у Рыжей, иногда в пустоте, которой дышит квартира Высокой и Гимнастки.
Я думала, что всё решится за пару дней. Немного пожить у подруги, подписанный контракт, и вот у меня своя комната, возвращение к нормальной жизни. Но эта нормальная жизнь не торопилась: вместо неё — два месяца на полу, три квартиры, три разных мира. И чемодан, который становится твоим домом.
В этом тексте — не только истории о ночёвках и чемоданах, но и размышления о том, как мы существуем в пространстве. Что значит — чувствовать себя дома?
У других
Жить у других людей — значит смотреть на пространство иначе. Оно остаётся местом жизни, но уже не твоей. Всё, что тебя окружает, принадлежит другим: их привычкам, их ритму, их характеру. Ты встраиваешься в чужую систему координат, не имея права сдвинуть даже табурет.
У Рыжей пространство было устроено, как выверенная композиция. Она приложила усилия, чтобы каждый уголок выглядел законченно, и в этой завершённости было что-то неприкосновенное. Даже полки в ванной выглядели выставочным проектом: шампуни по росту, мыло — тон в тон с плиткой. Здесь даже поставить зубную щётку казалось вторжением.
У Рыжей пространство было устроено, как выверенная композиция. Она приложила усилия, чтобы каждый уголок выглядел законченно, и в этой завершённости было что-то неприкосновенное. Даже полки в ванной выглядели выставочным проектом: шампуни по росту, мыло — тон в тон с плиткой. Здесь даже поставить зубную щётку казалось вторжением.
У Высокой и Гимнастки всё было иначе. Их квартира не поддавалась строгим определениям, но в этом хаосе ощущалась естественность. В прихожей — горы обуви, на кухне — странные продукты, из мебели — две односпальных кровати, один стол, три стула.
Я спала на полу, на йога-коврике, поверх которого стелила спальник. Вещи оставались в чемодане: доставать их приходилось на корточках, копаясь среди слоёв, как в старом сундуке. Никакого «разложиться», никакого ощущения, что ты осел хотя бы ненадолго. На самом деле, за эти два месяца у меня так улучшилась осанка!
Забавно было перемещаться между их двумя мирами. Вечером засыпаешь у Высокой, где зашторенные окна, полотенце под дверь ванной, чтобы свет не проникал, и маска на глаза создают ощущение полного вакуума, а на следующий день уже у Рыжей — пока ворочаешься, чтобы заснуть, просыпаешься от лампы, которая включается при малейшем движении. У одних пространство растворяет тебя, а у другой — требует подчинения. Если вечером я перемещалась между мирами Высокой, Гимнастки и Рыжей, то днём — между мирами квартир, которые смотрела в поисках жилья.
Я спала на полу, на йога-коврике, поверх которого стелила спальник. Вещи оставались в чемодане: доставать их приходилось на корточках, копаясь среди слоёв, как в старом сундуке. Никакого «разложиться», никакого ощущения, что ты осел хотя бы ненадолго. На самом деле, за эти два месяца у меня так улучшилась осанка!
Забавно было перемещаться между их двумя мирами. Вечером засыпаешь у Высокой, где зашторенные окна, полотенце под дверь ванной, чтобы свет не проникал, и маска на глаза создают ощущение полного вакуума, а на следующий день уже у Рыжей — пока ворочаешься, чтобы заснуть, просыпаешься от лампы, которая включается при малейшем движении. У одних пространство растворяет тебя, а у другой — требует подчинения. Если вечером я перемещалась между мирами Высокой, Гимнастки и Рыжей, то днём — между мирами квартир, которые смотрела в поисках жилья.
Не твоё — но и не чужое
В середине октября мы ездили в учебную поездку в Амстердам. Мы поселились в хостеле, и в нашей комнате, стерильной, предельно утилитарной, форма была полностью подчинена функции. Нам явно не повезло, у других ребят в комнате был балкон или рисунки красивых обнажённых женщин на стенах. Нам же достался номер на первом этаже со стенами, окрашенными в противный розовый цвет, и матовым окном, выходящим на узкую улицу между барами. Вечерами там кто-то ругался и иногда выкуривал самокруточку.
Эта неделя стала тем ещё опытом: восемь человек на двадцать квадратных метров, где пространство теряло индивидуальность. Оно не предлагало точек опоры, не поощряло жестов обживания — даже самые простые действия требовали координации: выдвижные ящики под кроватями невозможно было открыть одновременно, а в ванной едва хватало места разойтись.
Любое пространство — это не только физическая оболочка, но и социальная практика. Мы не просто находимся в пространстве — мы его производим: через движения, привычки и даже через молчаливые попытки обойти навязанные ограничения. И если в привычной среде этот процесс естественен, то там, в комнате хостела, он казался парализованным. Комната не предлагала вариантов взаимодействия, не допускала рассеянного присутствия, не оставляла места для чего-то, кроме сна и необходимости разойтись по утрам.
Подруги жаловались на шум с улицы и табачный запах, на громадные старые фены, занимавшие место, и то, что в хостеле не было даже шкафа, чтобы разложить вещи. А для меня эта комната стала настоящим курортом после полутора месяцев сна на коврике для йоги.
И вот тут я сталкиваюсь с тем, что Фуко называл гетеротопией — пространствами, которые как бы существуют за пределами обычных социальных норм. Изначальный контекст для этих понятий касался скорее больниц, тюрем или музеев, где пространство строго структурировано и регулирует поведение. В моём случае, несмотря на кажущийся «курорт» для меня, это пространство также навязывало ритм и ограничения.
Сейчас я достаточно гибко трактую понятие, в первую очередь, как столкновение с другими людьми и с обществом в целом, как взаимодействие, требующее перехода в пространство с иными нормами. Пространство, где важно взаимодействовать по новым правилам, которые могут быть, в том числе, неудобными или насильственными, но именно такое столкновение периодически необходимо для того, чтобы изменить восприятие и поведение.
В комнате в хостеле это взаимодействие могло проявляться как, допустим, акт переодевания вечером. Это был целый процесс — достать пижаму из чемодана. Для этого нужно было скоординироваться с соседкой, ведь если её ящик под кроватью выдвинут, я свой выдвинуть не смогу. Потом шумное открывание железной закорючки, поиск пижамы, борьба за малюсенькую ванную, где едва хватает места, чтобы переодеться, и, наконец, возвращение на кровать, зашторивание шторки у кровати.
Я сейчас не утверждаю, что хостел — это антиместо в том смысле, как это представлено в классической трактовке гетеротопии, например, в тюрьмах или больницах. Вместо этого я предлагаю рассматривать такие пространства через призму социальных практик, которые происходят в нашей повседневной жизни. Это может быть перемещение между различными ритуалами и нормами, которые предписывают нам поведение и влияют на восприятие пространства. Здесь важно не только то, как пространство «отличается» от обычных, привычных, но и как оно становится ареной для взаимодействий и преобразований, которые мы переживаем в этих условиях.
Если сейчас я снова буду вынуждена спать на полу у подруги, произойдёт та же самая история: пространство, казалось бы, дружественное и гостеприимное, всё равно будет меня ограничивать и дисциплинировать.
Эта неделя стала тем ещё опытом: восемь человек на двадцать квадратных метров, где пространство теряло индивидуальность. Оно не предлагало точек опоры, не поощряло жестов обживания — даже самые простые действия требовали координации: выдвижные ящики под кроватями невозможно было открыть одновременно, а в ванной едва хватало места разойтись.
Любое пространство — это не только физическая оболочка, но и социальная практика. Мы не просто находимся в пространстве — мы его производим: через движения, привычки и даже через молчаливые попытки обойти навязанные ограничения. И если в привычной среде этот процесс естественен, то там, в комнате хостела, он казался парализованным. Комната не предлагала вариантов взаимодействия, не допускала рассеянного присутствия, не оставляла места для чего-то, кроме сна и необходимости разойтись по утрам.
Подруги жаловались на шум с улицы и табачный запах, на громадные старые фены, занимавшие место, и то, что в хостеле не было даже шкафа, чтобы разложить вещи. А для меня эта комната стала настоящим курортом после полутора месяцев сна на коврике для йоги.
И вот тут я сталкиваюсь с тем, что Фуко называл гетеротопией — пространствами, которые как бы существуют за пределами обычных социальных норм. Изначальный контекст для этих понятий касался скорее больниц, тюрем или музеев, где пространство строго структурировано и регулирует поведение. В моём случае, несмотря на кажущийся «курорт» для меня, это пространство также навязывало ритм и ограничения.
Сейчас я достаточно гибко трактую понятие, в первую очередь, как столкновение с другими людьми и с обществом в целом, как взаимодействие, требующее перехода в пространство с иными нормами. Пространство, где важно взаимодействовать по новым правилам, которые могут быть, в том числе, неудобными или насильственными, но именно такое столкновение периодически необходимо для того, чтобы изменить восприятие и поведение.
В комнате в хостеле это взаимодействие могло проявляться как, допустим, акт переодевания вечером. Это был целый процесс — достать пижаму из чемодана. Для этого нужно было скоординироваться с соседкой, ведь если её ящик под кроватью выдвинут, я свой выдвинуть не смогу. Потом шумное открывание железной закорючки, поиск пижамы, борьба за малюсенькую ванную, где едва хватает места, чтобы переодеться, и, наконец, возвращение на кровать, зашторивание шторки у кровати.
Я сейчас не утверждаю, что хостел — это антиместо в том смысле, как это представлено в классической трактовке гетеротопии, например, в тюрьмах или больницах. Вместо этого я предлагаю рассматривать такие пространства через призму социальных практик, которые происходят в нашей повседневной жизни. Это может быть перемещение между различными ритуалами и нормами, которые предписывают нам поведение и влияют на восприятие пространства. Здесь важно не только то, как пространство «отличается» от обычных, привычных, но и как оно становится ареной для взаимодействий и преобразований, которые мы переживаем в этих условиях.
Если сейчас я снова буду вынуждена спать на полу у подруги, произойдёт та же самая история: пространство, казалось бы, дружественное и гостеприимное, всё равно будет меня ограничивать и дисциплинировать.
Привычка
Современный человек, отравленный капиталистическим миром, пытается найти в пространстве индивидуальность. Купить новое зеркало для дома, перекрасить стены и высадить те деревья и цветы, которые нравятся именно ему. Это вечное стремление подчинить себе всё окружающее может быть как положительным, так и не очень — в зависимости от того, какие ценности мы вкладываем в этот процесс. Разве мы обязательно должны обживать всё, чего касаемся? Поставить скамейку во дворе или пепельницу на подоконник на лестнице, притащить в школу микроволновку и приклеить дурацкие фотографии общего знакомого где-нибудь в ателье. Человеку нестерпимо находиться в месте, которое не признаёт его присутствия, не отражает его личность, не оставляет следов. Наверное.
В какой-то момент я поняла, что мой идеальный дом — это почти пустая комната. Деревянный пол, окно, выходящее на улицу или, в идеальном мире, на парк. Тёплое одеяло, футон, кухня из одной «горелки» с кипятильником — и всё. Мне не нужны книжные полки или рабочая зона, шкафы, вешалки. Мне даже не нужна кровать. Почему же тогда принято думать, что человек обязательно должен оставить в пространстве свой след?
В какой-то момент я поняла, что мой идеальный дом — это почти пустая комната. Деревянный пол, окно, выходящее на улицу или, в идеальном мире, на парк. Тёплое одеяло, футон, кухня из одной «горелки» с кипятильником — и всё. Мне не нужны книжные полки или рабочая зона, шкафы, вешалки. Мне даже не нужна кровать. Почему же тогда принято думать, что человек обязательно должен оставить в пространстве свой след?
Может ли человек существовать в пространстве, не трансформируя его? Кажется, что любое взаимодействие с пространством уже влечёт за собой его изменение, даже если это взаимодействие минимально. Пространство реагирует и отражает нас.
Всё же даже в этом максимально стандартизированном интерьере мы не могли не оставить следов своего присутствия. Мы ставили чайник, и окно запотевало от горячего пара. На полке в ванной стояли наши шампуни, на раковине лежали зубные пасты, в розетку воткнут разветвитель, а на единственном табурете в комнате лежал пакет зелёных яблок. Эти небольшие изменения, казалось бы, незначительные, но они всё же давали ощущение, что пространство уже не совсем такое, каким оно было до нашего приезда.
Так, если пространство не меняется, значит оно не используется. Что может быть хуже неиспользуемого пространства?
Всё же даже в этом максимально стандартизированном интерьере мы не могли не оставить следов своего присутствия. Мы ставили чайник, и окно запотевало от горячего пара. На полке в ванной стояли наши шампуни, на раковине лежали зубные пасты, в розетку воткнут разветвитель, а на единственном табурете в комнате лежал пакет зелёных яблок. Эти небольшие изменения, казалось бы, незначительные, но они всё же давали ощущение, что пространство уже не совсем такое, каким оно было до нашего приезда.
Так, если пространство не меняется, значит оно не используется. Что может быть хуже неиспользуемого пространства?
Между там и здесь
Почти сразу после амстердамской поездки одна моя подруга уехала на каникулы и предложила пожить у неё, пока я жду своего контракта. В квартире у Колумбийки я наконец-то оказалась одна. После двух месяцев, где я жила среди чужих вещей, встраивалась в чужие ритмы, где даже чемодан приходилось открывать на корточках, — здесь вдруг оказалось место. Впервые за долгое время у меня был свой стол, своя кровать, возможность расставить вещи так, как мне удобно. И это было странно.
Я ждала этого момента, но, когда он наступил, оказалось, что тело будто забыло, как это — быть одной в пространстве. Я ловила себя на том, что ем стоя на кухне, что продолжаю складывать вещи обратно в чемодан, хотя, казалось бы, ну, хотя бы на неделю можно разложиться. Даже заснуть было сложнее — не хватало приглушённого шума чужого присутствия. Привычка быть временной, оказалось, въелась в меня глубже, чем я предполагала.
Жизнь в чужом пространстве — это всегда поиск компромисса. Учишься быть незаметной, регулировать громкость шагов, угадывать ритмы дома, к которому не принадлежишь. Присваивать себе место, но не слишком явно. Чужая мебель, чужая посуда, даже свет включаешь иначе. Это какое-то особое искусство — занимать пространство, но не оставлять следов. Башляр писал, что дом — это наше продолжение, отражение наших привычек, страхов, желаний. Но что, если у тебя нет дома? Ты продолжаешь существовать, но уже в чьём-то другом отражении.
Поиск своей квартиры только усилил это ощущение. Пока я жила у других, я ходила по чужим комнатам, пытаясь представить себя внутри них. Иногда это было просто невозможно. 10 квадратных метров, кровать над письменным столом, вид на унитаз, окно в бетонную стену. И за это — 500 евро. Каждый раз мне казалось, что пространство будто издевается над своими жильцами, сворачивает их присутствие до минимума, заставляет двигаться по заранее заданной траектории.
Когда я наконец заселилась в свою квартиру, ощущение «временности» не исчезло сразу. Даже с ключами в руках я не чувствовала, что это действительно моё. Первые недели я продолжала вести себя как гость, держала вещи аккуратно сложенными, будто в любой момент могла снова уйти. Мне понадобился месяц, чтобы перестать машинально искать глазами чемодан, прежде чем выйти из дома.
Это был долгий процесс — не просто найти место, но и снова позволить себе его занять. Наверное, всё изменилось не в тот момент, когда я разложила вещи, а когда я в первый раз забыла запереть дверь. Или когда оставила грязную тарелку в раковине, потому что никто её не тронет, кроме меня. Или когда купила себе вазу, просто потому что мне захотелось. И, наверное, именно он напомнил мне, как сильно нас формируют даже самые обыденные вещи. Собственная полка в ванной и зубная щётка в стакане. Ключи, которые можно бросить куда угодно. Цветной шарф на вешалке. Ощущение, что можно остаться.
Теперь мой чемодан пуст. Он стоит в углу, закрытый. И в этом, наверное, главный признак того, что я наконец-то дома.
:)
Я ждала этого момента, но, когда он наступил, оказалось, что тело будто забыло, как это — быть одной в пространстве. Я ловила себя на том, что ем стоя на кухне, что продолжаю складывать вещи обратно в чемодан, хотя, казалось бы, ну, хотя бы на неделю можно разложиться. Даже заснуть было сложнее — не хватало приглушённого шума чужого присутствия. Привычка быть временной, оказалось, въелась в меня глубже, чем я предполагала.
Жизнь в чужом пространстве — это всегда поиск компромисса. Учишься быть незаметной, регулировать громкость шагов, угадывать ритмы дома, к которому не принадлежишь. Присваивать себе место, но не слишком явно. Чужая мебель, чужая посуда, даже свет включаешь иначе. Это какое-то особое искусство — занимать пространство, но не оставлять следов. Башляр писал, что дом — это наше продолжение, отражение наших привычек, страхов, желаний. Но что, если у тебя нет дома? Ты продолжаешь существовать, но уже в чьём-то другом отражении.
Поиск своей квартиры только усилил это ощущение. Пока я жила у других, я ходила по чужим комнатам, пытаясь представить себя внутри них. Иногда это было просто невозможно. 10 квадратных метров, кровать над письменным столом, вид на унитаз, окно в бетонную стену. И за это — 500 евро. Каждый раз мне казалось, что пространство будто издевается над своими жильцами, сворачивает их присутствие до минимума, заставляет двигаться по заранее заданной траектории.
Когда я наконец заселилась в свою квартиру, ощущение «временности» не исчезло сразу. Даже с ключами в руках я не чувствовала, что это действительно моё. Первые недели я продолжала вести себя как гость, держала вещи аккуратно сложенными, будто в любой момент могла снова уйти. Мне понадобился месяц, чтобы перестать машинально искать глазами чемодан, прежде чем выйти из дома.
Это был долгий процесс — не просто найти место, но и снова позволить себе его занять. Наверное, всё изменилось не в тот момент, когда я разложила вещи, а когда я в первый раз забыла запереть дверь. Или когда оставила грязную тарелку в раковине, потому что никто её не тронет, кроме меня. Или когда купила себе вазу, просто потому что мне захотелось. И, наверное, именно он напомнил мне, как сильно нас формируют даже самые обыденные вещи. Собственная полка в ванной и зубная щётка в стакане. Ключи, которые можно бросить куда угодно. Цветной шарф на вешалке. Ощущение, что можно остаться.
Теперь мой чемодан пуст. Он стоит в углу, закрытый. И в этом, наверное, главный признак того, что я наконец-то дома.
:)
