Меня зовут Алена, и этой весной я закончила архитектурную магистратуру в Гарварде. Все лето я искала работу в США и прошла десять стадий принятия отказов и разрушения мечт. Несмотря на весь стресс и тревоги этих трех месяцев, это был интересный опыт — особенно процесс? прохождения интервью с разными фирмами. Было классно и щекотно проходить интервью в офисах, чьи проекты на слуху у каждого архитектора. Я часто сравнивала рабочую культуру разных бюро между собой и думала, почему в профессии архитектора переработки считаются не только приемлемым, но и ожидаемым явлением. И эти рассуждения во многом повлияли на выбор моего нового рабочего места. Так что в этом небольшом очерке я бы хотела рассказать о том, как я искала работу — совместно с моими размышлениями об этике архитектурного труда.
Первым делом после выпуска, как полагается, я отправила резюме и портфолио в нью-йоркский офис OMA. Наслушавшись ужасов от друзей, которые там работали, я даже не стала ждать ответа — или надеялась, что мне не ответят. Мой друг, недавно устроившийся туда, попал в отдел конкурсов — самый "кровожадный" отдел OMA, где он несколько месяцев работал до пяти утра, возвращаясь к девяти. Закончив конкурс, он громко хлопнул дверью и ушел в Peterson Rich Office, где теперь счастливо выходит с работы в шесть вечера каждый день и создает гораздо более качественную архитектуру.
Я знала, что не смогу оставаться в офисе на ночь — даже ради великой идеи. У меня вообще много вопросов к миру, в котором архитекторы работают по графику врачей-реаниматологов. Так ли действительно важна наша работа, что мы (особенно почему-то именно молодые архитекторы сразу после выпуска) не можем оставить её ни на секунду? Или это скорее вопрос плохого тайм-менеджмента и большого эго?
Моё отношение к этому вопросу достаточно простое: архитектором я являюсь десять лет, а человеком — двадцать семь. Архитектура — это лишь часть моей жизни, и мне нужны часы дневного света на остальные её аспекты. Как можно — особенно добровольно — обменять часы важных разговоров с друзьями на кухне, чтение книг, наблюдение за пламенем свечи, поцелуи и ссоры на бесконечные рабочие часы на позиции младшего архитектора? Особенно когда финальное слово в проектировании и финансовая выгода за проект всё равно остаются за твоим боссом.
Работая семь дней в неделю с утра до ночи, мы проектируем пространства и формируем опыт людей в них, но лишаем себя возможности испытать этот опыт самим.
Даже если переработка связана с перфекционизмом и желанием создать нечто гениальное, я уверена, что не стоит работать больше. Чтобы создавать более продуманные, качественные вещи, нужно больше созерцать. А созерцание — это процесс медленный, спокойный. И чаще всего он происходит за пределами офиса.
И все же, вопреки своим принципам, я отправила заявку в ОМА. Не то чтобы я пылаю сильной любовью к ним —Нью-Йоркский офис достаточно коммерческий и корпоративный, с проектами хай-райзов и китайскими фабриками конкурсных отделов. К Колхасу я тоже не испытываю теплых чувств — но я люблю женщин, которые его окружали.
Для меня ОМА — это Маделон Вризендорф и Зои Зенгелис, чье видение отпечаталось на роговице моих глаз как настоящий образ Нью-Йорка. Это Пьетра Блейз, которая делала интерьеры почти всех проектов ОМА, с ее невероятным чутким и феминным ощущением пространства и отказом от стен в пользу штор, как заявление против жестких рамок в пользу флюидности и потока. Это Сабина Марселлис, с ее скульптурными раковинами, которые сохранили в себе дух и принципы формообразования авангарда больше, чем это смог сделать сам офис. Наверное, я просто мечтала быть такими, как они — только этим я могу объяснить, почему я при всем отвращении к политике офиса по эксплуатированию молодых архитекторов решила попробовать туда попасть.
Sabine Marcelis
Petra Blaisse
Madelon Vriesendorp — The city of the captive globe
Ответ на мою заявку пришёл спустя четыре месяца — что-то вроде: «Здравствуйте, завтра интервью». Не зная, радоваться или огорчаться, я подключилась к Zoom. В чрезвычайно официальной обстановке (неожиданно для позиции младшего архитектора) я презентовала своё портфолио и отвечала на вопросы в духе «кем вы видите себя через пять лет». После этого меня пригласили на второе интервью, уже лично, в офис в Нью-Йорке.
Я уже писала душераздирающий текст об этом интервью в своем телеграм-канале, где описала его чуть ли не поминутно. Здесь скажу только, что в офисе царила атмосфера мрака. При мне громко отчитали сотрудницу, которая не встретила меня у входа. Я слушала это и думала, будут ли ко мне относиться с таким же неуважением. Хотелось развернуться и уйти, но меня держали сны, которые мне снились после прочтения “Нью-Йорк вне себя” и блики золотых ар-декошных решеток лифта возле таблички Office of Metropolitan Architecture.
Из офиса я вышла со смешанными чувствами. С одной стороны, казалось, что позиция у меня почти в кармане: меня спросили, над какими проектами я бы хотела работать, сообщили, что HR свяжется со мной в ближайшие две недели, и попросили обязательно написать, если за это время я получу предложение от другой компании, чтобы они могли сделать контр-оффер. Но осталось и неприятное ощущение от общения с интервьюерами — все они были проект-менеджерами, и мне совсем не хотелось бы работать с ними. Никто из них не вызывал вдохновения: уставшие, безразличные к тому, кто перед ними сидит и что говорит. Я ждала их ответа, но позже получила стандартное письмо с отказом и продолжила поиск работы.
Мне стали отвечать другие офисы, и я проходила по одному-два интервью в неделю. Среди крупных студий были Safdie Architects и Studio Gang — это был гораздо более человечный и уважительный опыт; я ощутила настоящий интерес не только к моим проектам, но и к методам проектирования и карьерным амбициям. На почту стали приходить офферы, и в момент, когда я уже собиралась подписать один из них, мне неожиданно пришло ещё одно письмо из OMA. Они пригласили меня на дополнительное собеседование, так как набирали команду для нового проекта в Токио и видели во мне потенциального кандидата. Третье интервью я прошла без особого энтузиазма, сразу предупредив, что у меня на руках уже есть два других предложения.
Где я оказалась в итоге? В молодой архитектурной студии BOND в Нью-Йорке, занимающейся интерьерами галерей, коммерческих и жилых помещений. Нас всего шесть человек, и у каждого — по несколько проектов в работе. За месяц я завершила проект пространственной айдентики для магазинов крупного косметического бренда, начальную стадию проектирования реновации дома на побережье Лонг-Айленда (в частности, на Fire Island), сейчас работаю над интерьерами огромного лофта в Сохо. Нашим клиентам — директору галереи Gagosian и владельцам косметического бренда — я презентовала дизайн наравне с Ноамом и Дэниелом, моими боссами. Такое доверие и объём ответственности возможны только в небольшом офисе. В крупных студиях масштаба OMA, где работает около 70 человек, необходимо отработать несколько лет, чтобы получить возможность напрямую общаться с клиентами, как и для того, чтобы твое мнение учитывалось при проектировании.
Мои убеждения о ненужности сверхурочной работы подтвердились в первые дни пребывания в офисе. Мой первый проект — пространственная айдентика для косметического бренда — занял две недели. Ноам и Дэниел часто останавливали меня, когда замечали, что я ухожу в проектирование слишком глубоко, предлагая готовые пространственные решения. Так как я пришла на начальную стадию, для них было важно — и они меня этому учили — чтобы на презентации мы предоставили не столько готовый проект, сколько набор вдохновляющих идей, которые концептуально отвечают философии бренда. Мне говорили делать меньше — что-то, что я редко не слышала за десять лет в архитектуре — чтобы наши идеи разожгли аппетит заказчика, но не утолили его. Мне понравился этот подход. В нём ощущалось большое уважение к работе дизайнера и к его замыслу, который не хотелось затмевать бесчисленными, ненужными наработками.
На самой презентации я увидела, как эта стратегия вовлекла клиента в процесс, вдохновив его мыслить и фантазировать. Сам акт презентации больше напоминал вокршоп, где мы, как хедлайнеры, задавали направление и эстетику дизайна, но предлагали клиенту работать вместе с нами. Эта коллаборация была бы практически невозможна, если бы все две недели мы работали без устали и предоставили бы абсолютно готовый проект.
Накануне презентации мы остановились там, где находились в разработке проекта. Конечно, хотелось сделать больше рендеров, макетов, подобрать дополнительные образцы материалов. Помогло остановиться и понять, что основная работа уже сделана, и всё, что будет создано после, лишь добавит лишний шум, не улучшив результат. Распечатав буклеты к пяти вечера, я ушла домой в шесть и провела вечер перед подачей, делая маникюр и читая любимую книгу. На презентацию я шла счастливая, выспавшаяся, в брюках с отглаженной стрелкой. Все прошло лучше, чем я могла ожидать.
Когда клиент ушёл, я поблагодарила своих боссов за новый опыт презентации крупному клиенту, где мне не пришлось ни минуты работать внеурочно. Ноам и Дэниел, оба проработавшие в OMA несколько лет, усмехнулись и сказали, что не зря провели там столько времени — они научились, как не нужно вести проекты.
Так я и стала архитектором, который перестает проектировать в шесть часов вечера. Не спорю, есть особая прелесть в том, чтобы перед подачей выжать из себя все соки. Но несколько часов сфокусированной работы и свободный вечер каждый день внезапно ощущается еще более прелестно. Мой преподаватель из Академии, Сергей Павлович Шмаков, всегда хвастался тем, что за все годы учебы он никогда не оставался на ночь. Какой странный флекс, думала я когда-то. Какой потрясающий тайм-менеджмент, думаю я сейчас.
Если хотите больше почитать о моих приключениях в Америке, то подписывайтесь на мой канал Mouse in Manhattan — как любой уважающий себя одинокий человек за границей, я часто писала туда о своей учебе в Гарварде, искусстве, и просто обо всем, что видела вокруг.