Дедушка сажает меня на качельку, улыбается своими сверкающими на солнце золотыми зубами и аккуратно толкает меня вперед. Стволы и верхушки сосен проносятся у меня перед глазами, сливаясь в бесформенное пятно. В верхней точке я откидываю голову назад, и время замирает. В голубом небе с небольшими рваными облаками я различаю инверсионный след самолёта, словно вылетающего из чердачного окна старого деревянного дома, покрашенного уже давно облезшей зеленой краской. Движение возобновляется, и я закрываю глаза…
Спустя пару лет дачу продали, а на вырученные деньги купили небольшую однушку в районе Комендантского проспекта. Во дворе дома был садик, окруженный тополями, и парковка, где я гулял с дедом и играл в «догонялки» с дворовыми друзьями. Окруженное холодным кольцом новостроек темное пространство мало чем напоминало затененную сень деревьев из того детского воспоминания. Огромной несправедливостью был переезд из той «Обломовки», память о которой я пронёс через года. Ещё много раз мы с родителями приезжали загород к их близким друзьям или снимали комнату на даче на пару месяцев ле- том (куда меня благополучно ссылали). Удивительным для меня всегда был тот факт, что время, проведенное там, имело свойство кристаллизироваться в небольшие сгустки счастья, которые почти равномерно распределялись по всему детству. Повзрослев, я стал часто задаваться вопросом: почему я испытываю столь приятные ощущения даже от воспоминаний о тех беззаботных днях? Много ли было таких же, как и я, мальчишек и девчонок, родителям которых посчастливилось выбить для своих чад хоть немного дачного детства. Ведь такое удовольствие могли себе позволить далеко не все. В позднесоветское время дачи раздавали на заводах и предприятиях, но происходило это судорожно и бессистемно. Кому-то удавалось отхватить себе небольшой кусочек земли в шесть соток, кто-то годами стоял в очереди.
Сама по себе «дача» появилась в петровское время, когда царь начал раздавать участки по дороге из Петербурга в Петергоф своим приближенным, для того чтобы удержать их ближе к столице и иметь возможность следить, отдыхают ли его подданные по-европейски. Отсюда же и этимология слова: дачу «давали» за заслуги и точно также могли забрать за провинности, что и определило характер этого жилья как «временного». Вызывает улыбку факт того, что такой оплот «чисто русской» культуры, как дача, появился в результате принудительной европеизации России. Но появилась она позже, сначала это вошло в обиход под названием усадьба, где-то использовали слово мыза, где-то это было поместье. Со временем дача плотно закрепилась в жизни русского дворянства, а спустя время и менее зажиточные люди смогли себе позволить подобный отдых. Золотым веком усадьб стало девятнадцатое столетие. Россию покрыла сеть железных дорог, соединив города и сёла. В сёлах появились богатые поместья. В поместьях зацвели пышные сады. В садах заиграла приятная музыка. К концу века Чеховская идиллия была воплощена в жизнь. Но на смену монархии пришла большевистская власть. Резиденции помещиков национализировали и раздали их земли крестьянам, совхозам и школам. Окончился усадебный период вместе с Царской Россией, и слово «дача» на время вышло из широкого обихода.
Однако полностью искоренить это явление не получилось. В 30-ые годы дачи работников партии стали воплощением статусности тогдашней правящей верхушки. Они заполнили подмосковные посёлки, на участках появились голубые ели, и по дорогам стали ездить черные глянцевые автомобили, вселявшие в местное население благоговейный страх перед властью. Во время «хрущевской оттепели» появились целые посёлки с узкой направленностью для более широкого круга граждан Советов. Назывались они «садоводствами». В одних жили инженеры, в других музыканты, третьи были отданы военным. Советская власть раздавала небольшие участки площадью в шестьсот квадратных метров, в простонародье так называемые «шесть соток», что в дальнейшем стало именем нарицательным для дачи. На этих шести сотках варится варенье, закупориваются банки с соленьями и из земли извлекаются тонны картошки. С тех пор дача ассоциируется у россиян с огородом, на котором они выращивают свой небольшой урожай. Правила и ГОСТы советского садоводства регламентировали на дачном участке все: от размера деревьев до размеров построек и расстояния между ними. Лишних людей в этих посёлках не было, все друг друга знали, поэтому высокие заборы были моветоном.
На исходе советской эпохи садоводства стали более разрозненными. Узкопрофильные поселки прекратили свое существование, и дачи начали переходить из рук в руки, что постепенно привело к увеличению недоверия среди владельцев жилья. Между соседями выросли «перестроечные» заборы из профлиста. Финансовые трудности подталкивали людей к творчеству, поэтому на дачи сносили все то, что удавалось добыть советскому человеку того времени. Там можно было найти как фамильные гарнитуры, так и старые автомобильные покрышки, из которых мастерили клумбы. Но ценные вещи туда ссылали все-таки реже из-за мародеров, обирающих пустующие в зимнее время дома. Вещи туда именно ссылали, поскольку дача в сознании россиян также выполняет и функцию склада. Однажды попав туда, предмет переставал принадлежать на- стоящему и становился частью прошлого, как и сама дача. Течение жизни там замирало, и это могло объяснить характер кристаллизации счастья. Абсолютное безвременье.
Дача как явление навязывала определенный образ жизни, поскольку понятие «дачи» предполагало типовой проект. В царское время это были двух- и более этажные деревянные дома по проектам именитых архитекторов. В советское время — каркасники 6 на 6 метров, что и определило их архитектурную типологию: мезонины, терраса и свет- лая застекленная веранда на южной стороне, на которой хозяин проводил большую часть времени, ведь она была многофункциональным центром дома и могла быть как кухней-гостиной, так и спальней. К веранде пристраивалась, в свою очередь, терраса с небольшим крыльцом для вечерних посиделок и «чая с воздухом». Отличительной чертой некоторых дач были так называемые «летние кухни», находящиеся отдельно. Именно эти особенности и создавали ощущения близости к природе и особой дачной романтики, длившейся несколько месяцев.
Чем можно объяснить такую любовь русского человека к даче? Чехов сформулировал это в рассказе «Новая дача»:
«Ни пахать, ни сеять, а только жить в свое удовольствие, жить только для того, чтобы дышать чистым воздухом»
Лишь там русский человек чувствует дух земли, ощущает необъяснимое стремление к природе. А может, все дело в его чувственности? Не знаю... Но так или иначе дача выполняет для русского человека функцию духовного идеала или национальной идеи, ведь это не просто тип постройки, но и культурный феномен особого образа жизни на границе природы и города. Несмотря на то, что дача для современного россиянина и является частью прошлого, вряд ли когда-нибудь она уйдет из настоящего, и следующие поколения точно также будут ездить на выходных загород, жарить шашлыки или копать картошку, ведь дача — это про отказ от социальных ролей. Это место, где можно побыть собой настоящим. Именно поэтому дача не умрет, ведь для многих это синоним домашнего счастья, воплощенный в быте на лоне природы. Жители садоводств с приближением осени выйдут из своих домиков, соберутся в группки и змейкой устремятся в город с упоением ждать следующего дачного сезона.